— Будь трижды проклят этот монастырь! Он порождение самого дьявола! Эти монахи дерутся так, что мои воины плачут от ужаса, — в словах молодого сотника была доля правды.
Хотя он и преувеличивал от страха перед тысячником, стоящим напротив и похлопывающим себя нагайкой по сапогу. В любой момент удар этой нагайки мог оборвать не только монолог, но и саму жизнь сотника. Другие сотники, сторонясь взгляда старшего военачальника, согласно кивали головами.
Тысячник хмыкнул и наступившую в юрте зловещую тишину прорезал его негромкий слегка хрипловатый голос:
— Великий хан приказывает взять этот монастырь к завтрашнему дню, иначе послезавтра мы будем молить о легкой смерти. Вам все ясно?
Ответом ему было гробовое молчание.
— А теперь я хочу еще раз взглянуть на этот монастырь. И возьмите толмача.
Ничего нового у этих стен увидеть они не могли. Груды искалеченных в жестокой схватке тел в серых одеждах монгольских воинов, и редко-редко оранжевая ряса на теле павшего монаха. Совершенно безрадостное для монгольских военачальников зрелище. Субудай некоторое время молча смотрел на монастырь, от напряжения закусив губу. Затем махнул толмачу-китайцу и шагом направил коня к стенам.
Собственно выбора у него не было. Или погибнуть под стенами этого монастыря или подставить шею под удавку ханского нукера. Бескровная смерть была любима повелителем. Хотя могли заживо вырезать сердце. Поэтому сейчас он ехал к воротам совершенно спокойно – отступать было некуда. Местный толмач то и дело сбивался на бег. Невысокий кривоногий монгол сидел в седле как влитой. Остановившись на расстоянии шагов двадцати от ворот, тысячник произнес:
— Я хочу говорить с вашим начальником.
Толмач торопливо перевел, повысив голос, чтобы его услышали на стенах. Спустя небольшое время на стену к караульным поднялся престарелый монах. Его тихие слова даже не достигли ушей монгола. Но переводчик-китаец заторопился:
— Это настоятель монастыря. Он готов выслушать тебя…
Тысячник с легким недоверием посмотрел на старика. Все-таки подсознательно он ожидал увидеть опытного воина, а не убеленного сединами старца, которому уже давно пора было в могилу. Впрочем, это ничего не меняло, и тысячник заговорил снова.
— Меня зовут Субудай. Мой повелитель – Чингис-хан, и он приказал мне привести вас к повиновению.
Субудай на мгновение замолчал, дав толмачу перевести его слова, потом продолжил:
— Вы храбро сражались. Сегодня мы могли бы снова пойти на штурм, но под этими стенами пролито уже слишком много крови. Я хочу вызвать на бой сильнейшего из твоих воинов, священник. Один на один. Он может выбрать любое оружие. Я буду драться тем, с чем пришел. Если он победит, мои воины уйдут отсюда. Если победа будет за мной – вы откроете ворота и сдадитесь.
Настоятель думал долго. Наконец, он кивнул и что-то сказал вниз. Подошедший ближе к стене переводчик передал Субудаю:
— Они согласны, но ты должен спешиться.
Тысячник молча слез с коня. Ворота приоткрылись, и из них вышел монах, в его руках приветственным салютом сверкнул изогнутый клинок, почти не отличавшийся от сабли монгола.
— Ю Шань, — коротко представился китаец.
Субудай кивнул и молча двинулся вперед. Толмач побежал в сторону. Время беседы закончилось.
Как молнии встретились два клинка. Сошлись-разошлись, брызнули искрами. Скользнули в стороны воины. Сошлись снова. На этот раз жестоко, без уверток, на голой силе, рождаемой только безумным желанием жить. Клинки выдержали. Человек нет. Субудай отпрянул назад, отчетливо осознав, что противник сильнее, намного сильнее. Монах пошел вперед. Его меч боевым тараном пробивался сквозь защиту монгольского тысячника.
— Быстр, очень быстр и очень силен, — мелькнуло в голове Субудая, — надо хитростью.
Шажок влево, назад, еще назад. Неловко оступился, припал на колено – сейчас монах рубанет сверху вниз, и кувырком уйти из под удара, оказаться вплотную и воткнуть саблю в пах, проворачивая кисть живодерским движением… Все это так и осталось всего лишь мыслью. Вместо убойного удара сверху вниз, китайский монах шагнул влево, одновременно нанося удар вправо, наотмашь. Субудай успел только вскинуть вверх руку с саблей, заваливаясь на левый бок, чтобы хоть как-то смягчить удар. Блок не получился. Неправильно подставленная сабля не смогла погасить всей силы удара. Меч монаха отбросил ее в сторону, и острое как змеиное жало лезвие коснулось предплечья монгола. В первый момент он даже ничего не смог понять от боли. Просто перестали слушаться пальцы и выпал из руки клинок, врученный самим великим ханом. Субудай попытался перекатиться, подняться, но боль в перерезанном сухожилии скрутила, остановила на середине движения. Он скрючился на коленях, отчаянно согнув руку в локте, как будто пытаясь соединить связки заново. Заскрипел зубами, превозмогая первый чудовищный приступ боли. Потом тело отупеет от боли, да и хлещущая из перерубленных вен кровь ослабит разум. Вот только будет ли оно, это потом? Он поднял глаза на победителя, чувствуя, как проступает на лбу ледяной пот.
***
Монах смотрел на него сверху вниз. Казалось, он прищурился, разглядывая раздавленного червя. Был тот миг, когда история замирает, потому что человек решает, куда она пойдет дальше. Этот монах не мог знать, что от удара его меча зависят сотни тысяч жизней. Что взмахни он мечом, и его страна никогда не станет империей Великих Моголов и Хорезм-шах не лишится своего трона. Всего один удар меча и Чингис-хана никогда не назвали бы Повелителем Вселенной, а Русь никогда не узнала бы ужасов Батыева нашествия. Возможно, каждый из нас жил бы в красивом доме в прекрасном месте, как этот поселок в Подмосковье. Но история не терпит никаких «если бы».
***
Монах опустил меч и развернулся к воротам монастыря, собираясь уходить. Он победил, а жизнь монгольского полководца ему была не нужна. В этот момент Субудай прыгнул. Выстрелил собой как из лука, с колен, выбрасывая вперед левую руку. Монах успел вскинуть меч. Он даже успел бы закрыться от удара кинжалом или саблей, но история не любит частицы «бы». В руке у монгола была нагайка, выхваченная из сапога. Плотная плеть из конского волоса обтекла клинок, а вшитая на ее конце тяжелая свинчатка врезалась китайцу за ухо с тяжелым влажным хрустом.
Субудай подобрал свою саблю. Затем нагнулся над трупом и срезал ему правое ухо. Нетвердым от боли шагом подошел к коню и невероятным усилием забрался в седло, успев поблагодарить всех своих предков, что они надоумили его ездить с седлом, а не так как большинство его воинов. Подскакав к своим сотникам, он бросил окровавленный кусочек мяса на землю и спросил:
— И это ваши непобедимые?!
На большее его сил уже не хватило, и он почти упал с коня на руки подоспевших нукеров. Монахи так и не открыли ворота, но в тот день Шаолинь пал. Его падение послужило сигналом к развалу империи «Цзиньских разбойников», которая спустя несколько лет была полностью покорена монголами.
P.S. Монастырь знаменит до сих пор. А вот имя монгольского военачальника, взявшего оплот боевых искусств, затерто временем. Пусть будет Субудай.
Автор: aigor
Внимание! Обновился наш рейтинг самых перспективных онлайн-игр!
Новые статьи категории Художественные рассказы:
При копировании понравившихся статей, пожалуйста, не забывайте указывать ссылку на первоисточник со своего сайта, блога или группы. Спасибо. Добавить комментарий к статье “Монастырь в лесу”:
Добавить комментарий анонимно:
| Предыдущая статья | Следующая статья |